нее: «Что с Саидом?» Она ответила: «Родные отвезли его в реанимацию». Значит, Саид умирал в одиночестве, оставленный любимой мамой. (Тогда еще не было разрешено пускать родственников в реанимацию.) Я возмутилась: «Как ты могла такое допустить?!» Она посмотрела на меня: «Ты не понимаешь, у тебя нет детей». Мне эта ситуация еще раз отчетливо показала: когда страдает ребенок, часто происходит перенос его страданий на своих детей примерно того же возраста («это мог бы быть мой ребенок»). Наша главврач потеряла себя, потеряла точку опоры. Полагаю, будь у нее осознанные критерии отношения к страданию, включая умирание детей, такого не случилось бы.
Сегодня широко распространено мнение, что страдание – зло, что его надо всеми силами избегать, облегчать, отстранять. Такой взгляд на страдание приводит к трусости. Люди боятся страдания, и страх этот порой более разрушителен, чем само страдание. Владыка Антоний писал: «Страдание – не всегда зло… Боль – момент, когда нам дается предупреждение, что что-то не в порядке. Иначе мы оказались бы в трагическом положении безо всякого предупреждения. Начинающего медика учат, что, если пациент страдает, не следует облегчать его боль, пока не найдена ее причина: если снять боль, у врача порой не остается никаких данных. То же самое относится к душевным страданиям» [76].
У родственников безнадежно больных часто присутствует страх встретиться лицом к лицу с неизбежностью умирания. Но когда родные не принимают происходящее и отрицают диагноз, между ними и больным встает стена лжи. И от наличия этой невидимой стены ухудшаются все симптомы – ведь фальшь чувствуется неизбежно. А если стена сохраняется до самой смерти больного, то у родных обязательно возникает огромное чувство вины. Бывает, только после его смерти они осозна-́ ют, что именно им надо было сделать, а они не сделали: близкий умер без их поддержки, один на один со своими страхами и переживаниями. Когда родственники говорят, что больной не выдержит правды о своей болезни, это чаще всего свидетельствует не о страхах больного, а о их собственном страхе.
По моему опыту, все больные знают, что умирают. Они чувствуют, как уменьшаются жизненные силы, но обычно молчат, желая уберечь своих родных: так и продолжается эта фальшивая игра с обеих сторон.
У нас в хосписе долго лежал Виктор, у него был рак позвоночника, и он уже не мог ходить. Жена Нина приходила к нему каждый день: поплакав в коридоре и тщательно вытерев слезы, она как-то очень неестественно улыбалась мужу. И ни о чем серьезном с ним не разговаривала. Так продолжалось довольно долго. Однажды я уловила тревожный взгляд Виктора, направленный на жену: он понимал, насколько ей тяжело и горько. Супруги никогда не говорили об истинном положении вещей. Мы с Ниной сблизились, поэтому я у нее спросила: «Может быть, лучше поговорить о том, что с Витей и с вами происходит на самом деле?»
У Виктора я несколько раз спрашивала: «Витя, какой у тебя диагноз?» – и он всегда отвечал: «Остеохондроз». Этот ответ означал, что он не готов признать свой диагноз. Однажды я спросила в присутствии Нины: «Остеохондроз?» – «Да, остеохондроз». Я сказала: «Нина, может быть, вам с Витей сто́ит сейчас обсудить ваше истинное положение?» Она согласилась: «Да, конечно, но я очень боюсь, побудьте с нами».
Я не помню весь наш разговор, но зато прекрасно помню, как Виктор сказал: «Но я же с первого дня знал, что у меня не остеохондроз, а рак позвоночника». И тут оба они заплакали, обнялись, и разделявшая их стена лжи рухнула, исчезла. Стало чисто и просторно. Я тихонько вышла. С этой минуты между ними не осталось никаких преград: все стало так открыто и просто!
Несомненно, одна из наших с вами задач – способствовать тому, чтобы человек мог принять свой диагноз, принять все, что с ним происходит. Выбора-то все равно нет! Хочет ли человек того или нет, признаёт ли или не признаёт, но смерть придет. Чудеса изредка случаются, но это исключение. Зато нам вполне доступно великое чудо – исцеление души: она исцелится, если человек примет свою болезнь, начнет работать над собой, над своей душой и раскроется Богу.
Владыка говорил: «Но если я живу ради чего-то, если я готов умереть за что-то, если для меня существуют ценности бо́льшие, чем я сам, вещи более значительные для меня, чем то, что со мной случается, у меня есть опора и я могу смотреть в лицо страданию» [77].
Эти слова владыки можно в полной мере отнести к любому самому серьезному диагнозу, к любому страданию. И это не геройство. Вспомним пример жертвенной любви мамы, которая смогла отпустить своего ребенка, передать его в руки Божии, потому что состояние сына было для нее важнее собственного горя. Для христианина опорой, якорем должен быть Христос, наш Друг и Спаситель. Он пережил с нами все человеческое и дал нам образец, каким Человеком можно стать. Я думаю, что жертвенная любовь Христа может и должна вдохновлять нас в нашей повседневной жизни.
В хосписе лежал Георгий, человек пятидесяти с лишним лет. У него была саркома легких, сильнейшая одышка. Историк по образованию, после перестройки Георгий стал боксером, обучал детей, в основном бедных. Мужчина невероятно грузный, он все время сидел: во-первых, из-за проблем с легкими, а во-вторых, у него так сильно отекли ноги, что он уже не мог передвигаться. И поэтому он, недели три не спавший, просто сидел, облокотившись на тумбочку и задыхаясь.
Георгий был человеком удивительным, редкостным. К нему приходили друзья, много друзей, и им было с ним очень весело, а он был всегда в центре.
Я спросила у него: «Как же вы, так страдая, можете настолько спокойно переносить свои страдания?» Он ответил: «Страдая? Я не страдаю», – хотя дышал с трудом. Я видела, что он чуть ли не задыхается. «Я не страдаю!» Я спросила: «Почему?» И Георгий еще раз подтвердил: «Нет, я не страдаю. Я – воин Христа! Когда я умру, я не буду стоять на коленях, а сразу же попрошу у Христа стать Его воином».
Так трогательно: человек, в действительности тяжко страдающий, говорит: «Я – воин Христа!» А еще он мне сказал: «И я буду говорить с сыном (у него был четырехлетний сын Юрий). Скажу ему, чтобы он жил достойно, как настоящий мужчина. И чтобы жил достойно примера Георгия Победоносца. Я ему скажу, что у него в жизни вот такая задача. Предупрежу, что буду смотреть оттуда, так ли он
